Как давно это было и как недавно!

21 июня 1941 года пополудни пароход «Максим Горький» отчалил от пристани Южного порта и взял курс на Оку - к летним лагерям рязанского артиллерийского училища. На борту - учащиеся 5-й специальной артиллерийской школы, 16-17-летние молодцы. Мне, самому младшему, на год меньше.

Наказ начальства на дорогу был кратким - вам дается шанс познать специфику армейской службы, используйте его. Прежде спецшколы не удостаивались такого расположения наркомата обороны. Это наводило на размышления. Беспричинно не поднимали бы планку для послушников «бога войны», позволяя прикоснуться к настоящему боевому оружию, да еще какому - орудиям 152-мм калибра.

Ночь пролетела в балагурстве и спорах. Вспоминали первомайский марш по Красной площади. Выпадет ли нам доля снова покрасоваться выправкой на главном плацу страны? Сам собой возникал вопрос. Что бы власти ни говорили, предчувствие трагического перелома буквально висело в воздухе. Залет в Англию Гесса, второго по рангу в клике Гитлера, мы, школяры, почему-то соотносили с попытками Берлина (о них осенью 1940 года сообщала наша пресса) завязать диалог с Лондоном. Право, какой только вздор не посещал юношеские головы. Когда же речь заходила о «большой стратегии», неотесанная фантазия вообще сметала границы.

Около 5 утра 22 июня «Максим Горький» вошел в старицу Оки. Начал швартоваться. Странно - на берегу ни души. Вроде бы никто не ждал гостей. Вдруг на пригорке возникла фигура военного. Он спешил к сходням и на бегу кричал: «Война! Война началась!» Вот так состоялось мое расставание с одной эпохой и вступление в неизведанную новую.

Весть о войне взбудоражила нашу ораву:

«Разворачивай «Горького» обратно в Москву! Все на фронт». «Отставить! - раздалась команда старшего из нас сопровождавших. - Разгружать имущество, ставить палатки и ждать дальнейших распоряжений».

Едва развернули палатки и побросали в них нехитрые пожитки - новый приказ: «строиться и, не мешкая, в курсантскую столовую». Около нее нас уже поджидали грузовики. Задание - по периферии лагеря копать окопы. Береженого Бог бережет, но на случай высадки воздушного десанта - от немцев всего можно ждать - занялись обустройством круговой обороны.

На второй - третий день кадровым военным выдали полевую форму, а вслед за этим мы стали свидетелями проводов офицеров в действующую армию. Минула пара недель - и в училище поступили первые похоронки.

Копкой окопов дело, понятно, не ограничилось. Неугомонные старшины тренировали нас ползать по-пластунски, резать колючую проволоку, стойко переносить окуривание дымовыми шашками. Стрелять самим из 152-мм гаубиц не довелось, но поглаживать этих - в сравнении с трехдюймовками из школьного арсенала - гигантов разрешали. Много часов поглотило привитие навыков ориентации на местности, определения на глазок расстояния, выбора выгодного рубежа для обстрела и укрытия от пуль противника. Пока солдат этими и сходными знаниями не овладеет, проку от него на грош. В общем, гоняли нас нещадно, хотя всерьез пороха не нюхали, кровь не проливали. Если не считать кровососов комаров. Их в окской пойме - несметное количество, и зверски кусачих - не чета подмосковным.

15 или 16 июля меня вызвали в штаб батальона (так именовался теперь наш школьный десант) и вручили предписание - отбыть в Москву, где явиться к начальству по месту учебы. Оказалось, нашу семью отправляли в эвакуацию. По малолетству я права голоса был лишен и возвратился в гражданское лоно.

Ирония судьбы, опять - пароход, собрат «Горького», Ока, Волга, Кама и, наконец, Пермь, называвшаяся в ту пору Молотовым. И это не все. Оставив за кормой Москву, пароход ближайшей ночью прибился к берегу. Пассажиры зашептались: неопытный капитан посадил судно на мель. Оказалось, это была мера предосторожности. Предрассветную тишину раскалывал гул ненаших самолетов. Нацистская авиация совершала первый массированный авианалет на столицу и ее окрестности.

По пути следования пароход подбирал, сколько мог вместить, беженцев, заполнявших пристани приволжских городов. Врезались в память рвавшие душу рассказы людей, познавших наяву ужасы нацистского нашествия. Многие метались в поисках родных, пропавших при бомбежке эшелонов, что шли на Восток из Прибалтики, Белоруссии, Новгорода, Пскова, Ленинграда. Если в Москве кто-то из эвакуируемых отправлялся в путь, как на прогулку, то в Перми он высаживался уже пессимистом. Впереди ждали суровые испытания. Всерьез и надолго.

На пермском железнодорожном вокзале мне довелось увидеться со «старыми» 152-мм знакомцами. Только что выпущенные с завода и после контрольных выстрелов на полигоне, раздававшихся чуть ли не каждый час, их грузили рядком на платформы.